Шестой год живет в деревене мой знакомый ижевский художник, дизайнер и скульптор Алексей Чернышов. С женой и детьми — скромно, неброско, не нарушая сельского уклада. Что заставило успешного деятеля искусств оставить большой город? С этим вопросом я отправился в гости к семейству Чернышовых на южную оконечность Удмуртии в деревню Ныша.
— Где у вас тут художник живет? – спрашиваю у первой встречной деревенской женщины с литовкой в руках. — Вон там, — машет она свободной рукой, — в конце улицы увидите двухквартирный дом, и грабли там еще стоят… — крестьянка запнулась. — В общем, найдете, — и, не оглядываясь, зашагала своей дорогой – летний день зимнюю неделю кормит, некогда разговоры разговаривать.
Двухквартирный дом вытянулся вдоль улицы бревенчатой змеей. Вот и грабельки красные, приметные — чуть не под крышу вышиной, не иначе как самого Кылдысина дожидаются. Хозяин радушно встречает:
— Жена на стол накрывает, идем, я тебе свой дворик покажу.
Дворик очень просторный и зеленый. Под ногами детвора мал мала меньше, бегают, смеются. В рамах окон огромные фотографии двух старух с точеными профилями северо-американских индейцев и в удмуртских национальных нарядах.
— Да, да, удмуртки, — перехватывает мой восхищенный взгляд Алексей. – Фотографии с фестиваля удмуртских деревень в Татарии – фактурные старухи! — не скрывает своего восхищения и сам художник.
— Посмотри направо, — привлекает мое внимание как заправский экскурсовод на десяток старинных носатых чайников, подвешенных на веревки, из которых выглядывают полевые цветы — над ними в солдатском ряду штыки лопат. – Это памятник коллективному труду, — смеется Алексей совершенно по-детски.
«И, правда, — думаю, — лопата — орудие пролетариата, ими в СССР поднимали заводы, рыли каналы, выкладывали железные дороги. Эти ржавые советские лопаты и есть настоящий символ коллективного труда».
Мастерская художника расположилась в обычной избе (одна из квартир двухквартирного дома). Здесь полно старинных вещей – деревянные колеса, прялки, банки-склянки, железки, керосинки…
— Это все на свалке, на улице собрано. Порой не знаю, что за предмет, но с необычной формой очень интересно работать.
Чернышов крутит в руках штык лопаты припаянный к граблям. Изделие называется «Голова крестьянина». Вроде просто – лопата да грабли, а есть все — и нос, и волосы, и лицо.
— А вот «Русские сезоны», — показывает на колесо телеги с деревенскими санями. — Назвал по ассоциации с дягилевскими русскими сезонами в Париже.
Позже я выяснил, что этот стиль в искусстве называется Рэди-мэйд, когда обычные предметы быта становятся предметами искусства и наполняются новыми смыслами и ассоциативными ходами.
Вот две скульптуры с алюминиевыми ложками. Одна называется «Кормилица» — телом служит кастрюля, две ложки – женские груди, внизу платье-ведро. Вторая — «Маленький кардинал» — ведро с вырезанным крестом, на ведро насажена железная воронка с ложкой во лбу в качестве символа сана. Ложки одинаковые, а служат разным целям: кормилица — кормит, а кардинал — кормится.
Над печью «Ключ-рыба» из консервных банок с огромной дырой, в которой рыбье сердце — железный замок. Вместо плавников — ключи.
Икона «Богородица» — полотно из досок, обитых консервными банками, в рисунке сучков удивительным образом проглядывает лик Мадонны.
В небольшой скульптуре из кастрюлек – скрытая ирония: танцовщица стоит в изящной балетной позе «Батман-тандю», ощущая себя великой балериной, но, по сути, она обыкновенная кастрюля.
Неожиданно открывается входная дверь и раздается непосредственный детский голосок:
— Папа, помоги в летнюю мастерскую дверь открыть!
— Кому?
— Мне.
— Тяни сильнее, она откроется.
— Я не могу.
— Ну, скажи какое-нибудь волшебное слово.
Дверь захлопывается, слышно, как малышка топает по ступеням, спеша сказать волшебное слово.
— Сколько у тебя работ! – искренне восхищаюсь.
— Да уже несколько тысяч будет, если считать с графикой и скульптурой. Уже хранить негде, все закрома забиты. Я однажды поймал себя на мысли, что только тем и занят, что это барахло с места на место перетаскиваю и слежу, чтобы не никто не залез, не украл. Да нафиг мне все это надо, думаю?! Для творчества достаточно палочки и песка, чтобы на нем рисовать. Китайцы вообще рисуют водой на асфальте. Главное не результат — сам процесс. Главное – не убить в себе художника! И вот думаешь, кому это надо, разве что людям покажу. В Ныше сделал выставку. Пришли два человека — директор школы и одна учительница. Оказалось, никому это не надо. Как у Тарковского в фильме «Ностальгия»: «Вижу, человек тонет, я его вытащил, а он ругается. «Да я тебя спас», — говорю. — «Не надо меня спасать, я там живу». Думаешь, что какого-то спасаешь, а люди говорят: «Кто тебя уполномочил?»
— Жизнь — время. Время – творчество. Все остальное не стоит выеденного яйца, — продолжает философскую линию мой товарищ за чашечкой чая среди белых бревенчатых стен, светлых штор, рядом с огромной беленой русской печкой — все вместе это создает необыкновенно уютную обстановку, где легко дышится и от панорамных окон просторно и светло. В такой обстановке можно и пофилософствовать. — Наверно, в классе седьмом я подумал, для какого дела не жалко времени? И решил — только для творчества.
В восьмом классе уже рисовать пробовал, особенно нравилось шаржи и карикатуры. У нас директор школы вел историю — мужчина внушительных размеров, бочком пробирался между партами. Я его нарисовал, он сзади как-то сбоку подходит: «Чернышов, паразит ты на теле Родины, зря ты ешь советский хлеб». Класс замер, если не ответить, вообще, будешь проигравший гладиатор. «А вы что, только одними яблоками питаетесь?» Чувствую, ловко срезал. Он выдержал паузу: «После уроков зайдешь ко мне в кабинет». И с глазу на глаз поставил ультиматум: «Чтобы в девятом классе я тебя не видел!»
Мы попиваем чаек с деревенским маслом и, как домашние коты, разве что только не мурлыкаем.
— Я бы мог пойти в техникум, но мне это не светило, в аттестате одни «тройки». И товарищ посоветовал училище, где без экзаменов принимают на художника-оформителя. Три года отучился, попал на практику в отдел культуры Можгинского горисполкома. Делал плакаты для городского парка. Сегодня ничего этого нет — умер целый пласт культуры.
Потом служба в армии, вернулся, отработал полгода во Дворце культуры. Летом как-то просыпаюсь, думаю, если я сейчас учиться не поступлю, потом не сделаю этого никогда. «Еду в Ижевск, — говорю матери, — поступать в университет» — «Перепил что ли, какой тебе университет?!»
В общем, поступил, закончил, оставили на кафедре преподавать. Вступил в Союз художников. Семь лет отработал. И меня опять торкнуло — это все что ли, я до пенсии так и буду ходить на работу? Уволился. Потом только осознал, что теперь и зарплату никто не принесет. У палки два конца. Начал смотреть, что на рынке требуется. Занялся декором. Мне удалось застать благодатное время, когда я мог не изменять себе и заказчику это нравилось. Однажды знакомый дизайнер предложил сделать дом в Испании. Приехал в Барселону. Хозяин дома дал наличку: «Вот деньги, вот люди – работай» — «А что делать-то?» — «Да не знаю я, делайте что-нибудь», — и улетел. Вот так наездами мы оформили 3 коттеджа и один отель…
Наконец, настал момент, когда можно было задать вопрос, ради которого приехал.
— Этот дом мы взяли давно. Раньше приезжали на лето, но в Ижевске стало скучно, а я так устроен, все устоявшееся мне претит. Вроде бы есть квартира, работа, мастерская, но живешь какими-то автоматизмами, жизни не замечаешь. Обязательно должна быть мечта либо сумасбродная, либо неисполнимая, иначе это просто планы на завтра. Собрались и уехали в деревню. Но годы идут – мне уже шестой десяток, и хочется еще, как говорил герой романа, «ногой дрыгнуть». В общем, сейчас появился новый проект в Германии. Купил там здание железнодорожного вокзала – они их все распродали за ненадобностью, билетами отоваривают прямо в вагоне или через интернет. Так что приезжай через годик в Германию ко мне на вокзал, вот тогда и поговорим…
